Давид Самойлов Память Я зарастаю памятью, Как лесом зарастает пустошь. И птицы-память по утрам поют, И ветер-память по ночам гудит, Деревья-память целый день лепечут. И там, в пернатой памяти моей, Все сказки начинаются с «однажды». И в этом однократность бытия И однократность утоленья жажды. Но в памяти такая скрыта мощь, Что возвращает образы и множит… Шумит, не умолкая, память-дождь, И память-снег летит и пасть не может. 1964 г.
Femme Raffineе Разве можно от женщины требовать многого? Вы так мило танцуете, в Вас есть шик. А от Вас и не ждут поведения строгого, Никому не мешает Ваш муж-старик. Только не надо играть в загадочность И делать из жизни "Le vin triste". Это всё чепуха, да и Ваша порядочность - Это тоже кокетливый фиговый лист. Вы, несомненно, с большими данными Три-четыре банкротства - приличный стаж. Вас воспитали чуть-чуть по-странному, Я б сказал, европейски - фокстрот и пляж? Я Вас так понимаю, я так Вам сочувствую, Я готов разорваться на сто частей. Восемнадцатый раз я спокойно присутствую При одной из обычных для Вас "смертей". Я давно уже выучил всё завещание И могу повторить Вам в любой момент: Фокстерьера Люлю отослать в Испанию, Где живёт Ваш любовник... один... студент. Ваши шляпки и платья раздать учащимся, A "dessous" сдать в музей прикладных искусств. А потом я и муж, мы вдвоем потащимся Покупать Вам на гроб сирени куст. Разве можно от женщины требовать многого? Там, где глупость божественна, ум - ничто! Александр Вертинский 1933 Париж
Февраль. Достать чернил и плакать! Писать о феврале навзрыд, Пока грохочущая слякоть Весною черною горит. Достать пролетку. За шесть гривен, Чрез благовест, чрез клик колес, Перенестись туда, где ливень Еще шумней чернил и слез. Где, как обугленные груши, С деревьев тысячи грачей Сорвутся в лужи и обрушат Сухую грусть на дно очей. Под ней проталины чернеют, И ветер криками изрыт, И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи навзрыд. Б. Пастернак, 1912
День багаж в рюкзак пакует, Ночь врубила свой модем, Всем пора на боковую, Только ты не спишь совсем. Залезай под одеяло, Выключай компец и мозг, Колыбельную срифмую Непадеццки, а всерьез. Ну, короче, байки-байки, Сон пришел в наш мирный дом, В огороде дрыхнут зайки у морковки вечным сном. Сторож тоже, ствол повесив, Помянув их, лег в салат. Добрых дел накуролесив Спит спецназовский отряд, Спят в пруду своем утята, Спит собачка и енот, Что уснуть не может кто-то Их, зверушек, не е.....т. Спит чижонок по-чижачьи, По ежачьи спят ежи, Совершенно по-палачьи Спят под плахой палачи, Немцы дрыхнут по-немецки, По гопеццки - гопота, В организме по-простецки Отдыхает простата... В общем, типа, все заснули, Отрубились, так сказать, Так ответь, роднуля, х...ли Только ты не можешь спать?! Есть подушка, одеялко, Димедрол в конце концов... Спи быстрее сладко-сладко, закрывай свое лицо. Ну давай, засни на скорость, Баю - баюшки - баю, А не то тебе еще раз Колыбельную спою.
Зимняя ночь Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела. Как летом роем мошкара Летит на пламя, Слетались хлопья со двора К оконной раме. Метель лепила на стекле Кружки и стрелы. Свеча горела на столе, Свеча горела. На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья. И падали два башмачка Со стуком на пол. И воск слезами с ночника На платье капал. И все терялось в снежной мгле Седой и белой. Свеча горела на столе, Свеча горела. На свечку дуло из угла, И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла Крестообразно. Мело весь месяц в феврале, И то и дело Свеча горела на столе, Свеча горела. Б. Пастернак,1946
Роберт Рождественский - Снова дралась во дворе? - Ага. Мама, но я не плакала Вырасту - выучусь на моряка Я уже в ванне плавала! - Боже! Не девочка, а беда! Сил моих больше нету. - Мама, а вырасту я когда? - Вырастешь! Ешь котлету. - Мама, купим живого коня? - Коня?! Да что ж это делается? - Мама, а в летчики примут меня? - Примут. Куда они денутся?! Ты же из каждого, сатана, душу сумеешь вытрясти! - Мама, а правда, что будет война, и я не успею вырасти?..
Я пишу: «Вот, пеку пирог и варю компот». В комментариях мне отвечают: — Вот! У тебя, значит, мирная жизнь, компот, А ты знаешь, что в мире война идет? Я пишу: «Посмотрите, вот это — кот. Он смешной и ужасно себя ведет…» В комментариях мне отвечают: — Чёрт! Как ты можешь? Там-то и там-то погиб народ! Я пишу: «Я кормила птенца дрозда. Еле выжил, поскольку упал из гнезда». А мне пишут: — Какого такого дрозда? — Ты, наверное, с глузду съехала, да? Ты не знаешь, что с рельсов сошли поезда, Есть ли дело нам до птенца дрозда? И напишешь однажды: «Лежу в траве, Мысли глупые скачут в моей голове…» И внезапно на это придет ответ: Я считал, что я мёртв. Оказалось, нет: Я читал про кота, про дрозда, компот: Это значит, что жизнь у других идет. Это значит: ещё существует шанс. Для таких, как мы. Для меня. Для нас. © Дарина Никонова
Мам, я в плену, но ты не плачь. Заштопали, теперь как новый. Меня лечил херсонский врач Уставший, строгий и суровый. Лечил меня. Ты слышишь, мам: Я бил по городу из «Градов», И полбольницы просто в хлам, Но он меня лечил: «Так надо». Мам, я - чудовище, прости. В потоках лжи мы заблудились. Всю жизнь мне этот крест нести. Теперь мои глаза открылись. Нас провезли по тем местам, Куда снаряды угодили. А мы не верили глазам: Что мы с Херсоном натворили! В больницах раненых полно. Здесь каждый русских проклинает. Отец, белей, чем полотно, Ребенка мертвого качает. Мать, я - чудовище, палач. И нет здесь, мама, террористов. Здесь только стон людской и плач, А мы для них страшней фашистов. Нас, мам, послали на убой, Не жалко было нас комбату. Тут мне херсонец крикнул: «Стой! Ложись, сопляк!» - и дальше матом. Он не хотел в меня стрелять. Он - Человек, а я - убийца. Из боя вынес! Слышишь, мать, Меня, убийцу, кровопийцу! Мам, я в плену, но ты не плачь. Заштопали, теперь как новый. Меня лечил херсонский врач Уставший, строгий и суровый. Он выполнял врачебный долг, А я же, от стыда сгорая, Впервые сам подумать смог: Кому нужна война такая?
Я ТЕБЕ ПИСАТЬ НЕ СТАНУ . Халецкий Я тебе писать не стану, Говорить с тобой не буду. Погрущу и перестану, А потом совсем забуду. За неделями недели Пронесутся через годы, И пушистые метели Скроют след мой мимоходом. Все хорошее, что было В годы дружбы нашей строгой, Все, что в сердце я хранила, Я беру с собой в дорогу. Может быть, и ты сумеешь Разобраться в давнем споре. Все поймешь и пожалеешь О последнем разговоре. Я тебе писать не стану, Говорить с тобой не буду. Погрущу и перестану, Но тебя я не забуду.
Старый домик Старый домик стоит у дороги, Там давно уж никто не живёт. Дверь упала, лежит у порога, Ветер грустные песни поёт. Провалилась крыша избушки, Покосилась стена, прогнила. На столе в паутине вся кружка, А жила здесь большая семья. Старый домик стоит, умирает, Развалилась уж печка совсем. Даже мыши ушли из сарая, Паутина вокруг, словно тень. Бурьяном зарастает тропинка, В огороде крапива, полынь. А на окнах роса, как слезинка - Не мила им небесная синь. Бревна мхом поросли, зеленеют, Брошен старый больной "инвалид". Так деревни повсюду "болеют", Грустно видеть такой бледный вид. Рядом строят не избы, а замки, В них веселье и песни звучат. За детишками бегают мамы, По ночам дети нежно сопят. Постарели и мы, как тот домик, Поседели немного виски. Ночью спины, суставы боль ломит И не спится от грусти, тоски. В селе многих я даже не знаю, У детей уже дети свои. По ночам я стихи сочиняю, Даже в грусти всё ж много любви.
Александр Твардовский Я убит подо Ржевом Я убит подо Ржевом, В безыменном болоте, В пятой роте, на левом, При жестоком налете. Я не слышал разрыва, Я не видел той вспышки, — Точно в пропасть с обрыва — И ни дна ни покрышки. И во всем этом мире, До конца его дней, Ни петлички, ни лычки С гимнастерки моей. Я — где корни слепые Ищут корма во тьме; Я — где с облачком пыли Ходит рожь на холме; Я — где крик петушиный На заре по росе; Я — где ваши машины Воздух рвут на шоссе; Где травинку к травинке Речка травы прядет, — Там, куда на поминки Даже мать не придет. Летом горького года Я убит. Для меня — Ни известий, ни сводок После этого дня. Подсчитайте, живые, Сколько сроку назад Был на фронте впервые Назван вдруг Сталинград. Фронт горел, не стихая, Как на теле рубец. Я убит и не знаю, Наш ли Ржев наконец? Удержались ли наши Там, на Среднем Дону?.. Этот месяц был страшен, Было все на кону. Неужели до осени Был за ним уже Дон И хотя бы колесами К Волге вырвался он? Нет, неправда. Задачи Той не выиграл враг! Нет же, нет! А иначе Даже мертвому — как? И у мертвых, безгласных, Есть отрада одна: Мы за родину пали, Но она — спасена. Наши очи померкли, Пламень сердца погас, На земле на поверке Выкликают не нас. Мы — что кочка, что камень, Даже глуше, темней. Наша вечная память — Кто завидует ей? Нашим прахом по праву Овладел чернозем. Наша вечная слава — Невеселый резон. Нам свои боевые Не носить ордена. Вам — все это, живые. Нам — отрада одна: Что недаром боролись Мы за родину-мать. Пусть не слышен наш голос, — Вы должны его знать. Вы должны были, братья, Устоять, как стена, Ибо мертвых проклятье — Эта кара страшна. Это грозное право Нам навеки дано, — И за нами оно — Это горькое право. Летом, в сорок втором, Я зарыт без могилы. Всем, что было потом, Смерть меня обделила. Всем, что, может, давно Вам привычно и ясно, Но да будет оно С нашей верой согласно. Братья, может быть, вы И не Дон потеряли, И в тылу у Москвы За нее умирали. И в заволжской дали Спешно рыли окопы, И с боями дошли До предела Европы. Нам достаточно знать, Что была, несомненно, Та последняя пядь На дороге военной. Та последняя пядь, Что уж если оставить, То шагнувшую вспять Ногу некуда ставить. Та черта глубины, За которой вставало Из-за вашей спины Пламя кузниц Урала. И врага обратили Вы на запад, назад. Может быть, побратимы, И Смоленск уже взят? И врага вы громите На ином рубеже, Может быть, вы к границе Подступили уже! Может быть… Да исполнится Слово клятвы святой! — Ведь Берлин, если помните, Назван был под Москвой. Братья, ныне поправшие Крепость вражьей земли, Если б мертвые, павшие Хоть бы плакать могли! Если б залпы победные Нас, немых и глухих, Нас, что вечности преданы, Воскрешали на миг, — О, товарищи верные, Лишь тогда б на воине Ваше счастье безмерное Вы постигли вполне. В нем, том счастье, бесспорная Наша кровная часть, Наша, смертью оборванная, Вера, ненависть, страсть. Наше все! Не слукавили Мы в суровой борьбе, Все отдав, не оставили Ничего при себе. Все на вас перечислено Навсегда, не на срок. И живым не в упрек Этот голос ваш мыслимый. Братья, в этой войне Мы различья не знали: Те, что живы, что пали, — Были мы наравне. И никто перед нами Из живых не в долгу, Кто из рук наших знамя Подхватил на бегу, Чтоб за дело святое, За Советскую власть Так же, может быть, точно Шагом дальше упасть. Я убит подо Ржевом, Тот еще под Москвой. Где-то, воины, где вы, Кто остался живой? В городах миллионных, В селах, дома в семье? В боевых гарнизонах На не нашей земле? Ах, своя ли. чужая, Вся в цветах иль в снегу… Я вам жизнь завещаю, — Что я больше могу? Завещаю в той жизни Вам счастливыми быть И родимой отчизне С честью дальше служить. Горевать — горделиво, Не клонясь головой, Ликовать — не хвастливо В час победы самой. И беречь ее свято, Братья, счастье свое — В память воина-брата, Что погиб за нее. 1946 г.
Георгий РублевЭто было в мае на рассвете Это было в мае, на рассвете. Нарастал у стен рейхстага бой. Девочку немецкую заметил Наш солдат на пыльной мостовой. У столба, дрожа, она стояла, В голубых глазах застыл испуг. И куски свистящего металла Смерть и муки сеяли вокруг. Тут он вспомнил, как прощаясь летом Он свою дочурку целовал. Может быть отец девчонки этой Дочь его родную расстрелял. Но тогда, в Берлине, под обстрелом Полз боец, и телом заслоня Девочку в коротком платье белом Осторожно вынес из огня. И, погладив ласковой ладонью, Он её на землю опустил. Говорят, что утром маршал Конев Сталину об этом доложил. Скольким детям возвратили детство, Подарили радость и весну Рядовые Армии Советской Люди, победившие войну! И в Берлине, в праздничную дату, Был воздвигнут, чтоб стоять века, Памятник Советскому солдату С девочкой спасенной на руках. Он стоит, как символ нашей славы, Как маяк, светящийся во мгле. Это он, солдат моей державы, Охраняет мир на всей земле.
Стихотворение Мусы Джалиля "Чулочки" Их расстреляли на рассвете Когда еще белела мгла, Там были женщины и дети И эта девочка была. Сперва велели им раздеться, Затем к обрыву стать спиной, И вдруг раздался голос детский Наивный, чистый и живой: -Чулочки тоже снять мне, дядя? Не упрекая, не браня, Смотрели прямо в душу глядя Трехлетней девочки глаза. "Чулочки тоже..?" И смятеньем эсесовец объят. Рука сама собой в волнении Вдруг опускает автомат. И снова скован взглядом детским, И кажется, что в землю врос. "Глаза, как у моей Утины" - В смятеньи смутном произнес, Овеянный невольной дрожью. Нет! Он убить ее не сможет, Но дал он очередь спеша… Упала девочка в чулочках. Снять не успела, не смогла. Солдат, солдат, а если б дочка Твоя вот здесь бы так легла, И это маленькое сердце Пробито пулею твоей. Ты человек не просто немец, Ты страшный зверь среди людей. Шагал эсесовец упрямо, Шагал, не подымая глаз. Впервые может эта дума В сознании отравленном зажглась, И снова взгляд светился детский, И снова слышится опять, И не забудется навеки "ЧУЛОЧКИ, ДЯДЯ, ТОЖЕ СНЯТЬ?"
открыла для себя новое имя Игорь Растеряев .считается что поет .но для меня это стихи .гармонь даже лишняя для меня а вот слова до слез.
Анна Ахматова Сероглазый король Слава тебе, безысходная боль! Умер вчера сероглазый король. Вечер осенний был душен и ал, Муж мой, вернувшись, спокойно сказал: «Знаешь, с охоты его принесли, Тело у старого дуба нашли. Жаль королеву. Такой молодой!.. За ночь одну она стала седой». Трубку свою на камине нашел И на работу ночную ушел. Дочку мою я сейчас разбужу, В серые глазки ее погляжу. А за окном шелестят тополя: «Нет на земле твоего короля…»
За озером луна остановилась… За озером луна остановилась И кажется отворенным окном В притихший, ярко освещенный дом, Где что-то нехорошее случилось. Хозяина ли мертвым привезли, Хозяйка ли с любовником сбежала, Иль маленькая девочка пропала И башмачок у заводи нашли… С земли не видно. Страшную беду Почувствовав, мы сразу замолчали. Заупокойно филины кричали, И душный ветер буйствовал в саду. Анна Ахматова 1922 г.
Александр Вертинский Piccolo bambino ( маленький мальчик) Вечерело. Пели вьюги. Хоронили Магдалину, Цирковую балерину. Провожали две подруги, Две подруги- акробатки. Шел и клоун. Плакал клоун, Закрывал лицо перчаткой. Он был другом Магдалины, Только другом, не мужчиной, Чистил ей трико бензином. И смеялась Магдалина: " Ну какой же ты мужчина? Ты чудак, ты пахнешь псиной ! " Бедный piccolo bambino..... На кладбище снег был чище, Голубее городского. Вот зарыли Магдалину, Цирковую балерину, И ушли от смерти снова... Вечерело. Город ник. В тёмной сумеречной тени. Поднял клоун воротник. И, упавши на колени, Вдруг завыл в тоске звериной. Он любил...Он был мужчиной, Он не знал, что даже розы От мороза пахнут псиной. Бедный piccolo bambino ! 1933 Париж
Концерт Сарасате Ваш любовник скрипач, он седой и горбатый. Он Вас дико ревнует, не любит и бьет. Но когда он играет «Концерт Сарасате», Ваше сердце, как птица, летит и поет. Он альфонс по призванью. Он знает секреты И умеет из женщины сделать «зеро»… Но когда затоскуют его флажолеты, Он божественный принц, он влюбленный Пьеро! Он Вас скомкал, сломал, обокрал, обезличил. Femme de luxe он сумел превратить в femme de chambre. И давно уж не моден, давно неприличен Ваш кротовый жакет с легким запахом амбр. И в усталом лице, и в манере держаться Появилась у Вас и небрежность, и лень. Разве можно так горько, так зло насмехаться? Разве можно топтать каблуками сирень?.. И когда Вы, страдая от ласк хамоватых, Тихо плачете где-то в углу, не дыша, — Он играет для Вас свой «Концерт Сарасате», От которого кровью зальется душа! Безобразной, ненужной, больной и брюхатой, Ненавидя его, презирая себя, Вы прощаете все за «Концерт Сарасате», Исступленно, безумно и больно любя!.. Александр Вертинский Черновцы 1927 г.
